•  Рассказы  •

Графоман
 

   Скромная незаметная особа интеллигентного вида, бальзаковского возраста, снимала комнату для творческой работы в Беляево на первом этаже ветхой хрущёвки. В квартире напротив обретался знакомый немолодой художник, с библейским именем Иосиф, обладатель угольно-черной дворницкой бороды, такого же цвета заросшей шевелюры, кудряво-шерстяного тела и сумрачных, буравящих глаз.
   Однажды с ним приключилась некая необъяснимая напасть, которая презрительно именуется литераторами "графоманией", а сам пораженный оным субъект - "графоманом", то есть самодеятельным писателем, пристрастным к болезненному многословному сочинительству и не имеющим к тому ни таланта, ни воображения, ни вкуса, - то бишь, некая невыносимая пошлость, некий "кич", которых ныне и среди профессионалов тьма-тьмущая.
   Но вы скажете, что страстью к писанию обладали и весьма заслуженные литераторы, даже гении, и будете вполне правы! Примеры тому - Достоевский, Гоголь, Бальзак и немало других классиков, но это, надо полагать, совсем другая история!
  Однажды, без всякой видимой на то причины, Иосиф забросил вполне достойную профессиональную живопись, и прекратил любую полезную деятельность, кроме писания стихов - непрерывно, неустанно, изнуряя себя до полного изнеможения, которые назвать стихами можно было лишь из сострадания, дабы не лишать человека единственного стимула к существованию. Это приключилось примерно через пару лет, после смерти матери, - филолога, переводчика, весьма достойного человека, игравшей в молодости на фортепьяно и певшей приятным голосом трогательные романсы.
   После этого Иосиф остался совершенно одиноким, неприкаянным, и решительно никому до него не было никакого дела. За исключением уже известной нам особы, соседки Валерии, ещё девчонкой знавшей его мать, женщин он боялся и болезненно избегал. Посему, о вступлении в будущем в брак и создании семьи не могло быть и речи.
   Поначалу Иосиф придерживался заведенного ритма жизни, вел уроки рисования в школе, затем занялся глубокомысленным изучением философии и несколько помутился разумом. На трудах Шопенгауэра он "свихнулся" окончательно, изменил отношение к людям и к жизни. Он бросил работу, не готовил, не стирал, не убирал квартиру. Его философией было – жить "как природа и животный мир", естественной жизнью, поэтому ходил нагишом, питался всухомятку, запивая еду водой из-под крана, и существовал исключительно на средства от продажи редких книг матери букинистам.
   У окон стали собираться зловредные мальчишки, чтобы потешаться над ним, оскорблять и бросать в окно глину, а возмущенные родители деток даже пожаловались участковому милиционеру. Тогда Иосиф сделал одолжение неразумным окрестным жителям, и облачился в трусы. С тех пор круглый год Иосиф ходил по дому, пугая соседей, босиком, в длинных мятых чёрных трусах, приводя слабонервных в ужас и смятение.
   Стирку он заменил замачиванием на несколько суток одновременно всевозможных вещей в ванной, через неделю выжимал протухшее тряпьё, и, не стирая, развешивал его, так как считал, что вещи от стирки ветшают и разрушаются. В первую очередь в новой жизни Иосиф выбросил кровать. Спал на полу, на ветхом полосатом матрасе, без простыни и подушки, под байковым одеяльцем. Ванную он заполнил слоем "красивых галек" и любовался ими, наподобие японского любования цветущей сакурой.
   Когда Иосиф купался в последний раз - трудно сказать. Скорее всего, после смерти матери - ни разу, посему его приближение можно было определить задолго по запаху. Всё остальное время Иосиф сидел на постели в позе Будды, скрестив ноги, и глубокомысленно писал стихи. Книг теперь Иосиф, как "чукча-писатель" в анекдоте, вовсе не читал. Бесценные фолианты валялись всюду, пылились на полу, на подоконниках, сваливались со шкафов в гостиной, куда войти стало невозможно, как и во все другие помещения заваленные Бог весть чем, нанесённым со свалки!
   Иосиф же всё писал и писал стихи мелким аккуратным почерком, раскладывая исписанные листы веером вокруг себя, замурованный ими, как в колодце, и ежедневно заносил Валерии для прочтения очередной опус. Её мнение ни в какой мере Иосифа, очевидно, не интересовало. Она это понимала, но, как воспитанная особа, пробегала для приличия глазами исписанный листок и с улыбкой благодарности молча возвращала очередную абракадабру.
   Валерия обожала поэзию, имела прекрасную поэтическую библиотеку и в розовой юности отдала положенную возрастную дань сочинению стихов. Однако, понимая, что так писать, как уже давно написано, ей не дано, она довольствовалась посещением литературных вечеров и чтением избранной поэзии.
   Валерия окончила Архитектурный институт, и сейчас работала над проектом детского клуба. Родителей давно не было в живых. Жила Валерия в самом центре Москвы, недалеко от Дома Архитекторов, и было в порядке вещей, по старой студенческой привычке, заваливаться к ней целой группой бывших сокурсников, ныне коллег, по поводу и без. Телефон в доме не умолкал. Мастерской у неё не было, и пришлось снять для работы в районе Гальяново большую светлую комнату в двухкомнатной квартире у знакомых покойной матери, стариков-супругов, коротающих жизнь круглый год на даче. От телефона, в своё время, за ненадобностью, они отказались, что являлось для Валерии главным достоинством квартиры.
   Нередко, заработавшись допоздна, она оставалась ночевать тут же. Заканчивался ноябрь. С вечера за окном ещё мозолила глаза надоевшая дождями и слякотью осень, а утром Виктории открылась за безразмерным окном во всю стену чудная картина. За ночь выпал первый обильный снег и превратил заваленный мусором, заброшенный двор в дивную сказку. Лучи солнца окрашивали в легкие акварельные тона поблескивавший, как осыпанный цветным ёлочным блеском, непорочный снег, и превратил облезлые от выхлопных газов деревья в волшебный лес белого безмолвия! Над снежной идиллией птицы со свистом выписывали на голубом атласе неба изысканные узоры. В комнату просочился, подобный детскому дыханию, свежий запах первого снега. Вдали с горки каталась на санках румяная звонкоголосая малышня, а у дороги уже красовалась пышнотелая черноглазая снежная баба, с морковным носом и зелёным ведром набекрень.
   Чувственная Валерия обомлела от восторга, как в детской игре "замри", и долго любовалась сияющей картиной в раме окна. Её возвышенное состояние оборвал знакомый настойчивый стук в дверь.
   - Да! - с досадой отозвалась Валерия. В ответ жалобно проскрипела и чуть приоткрылась дверь, из-за которой высунулась рука Иосифа с листком бумаги, и с таким же скрипом поспешно затворилась, едва Валерия успела подхватить исписанный листок. Находясь ещё под впечатлением божественной Рождественской сказки, она машинально прочла стихотворение вслух:

ПЕРВЫЙ СНЕГ
 

   Никаких знаков препинания, как обычно, Иосиф принципиально не ставил. Стараясь вернуться в настоящее и понять прочитанное, Валерия попыталась перечитать стихи, на что уже не хватало сил! Как-то резко подскочило давление. Стало трудно дышать. Ноги подкашивались. Она с трудом прислонилась к стене. По спине волнами побежал озноб. Сердце заколотилось синкопами, казалось, будто оно готово выпрыгнуть из ушей, гудящих, как тысяча клаксонов. В глазах потемнело.
   В состоянии нервного транса Валерия схватила дрожащей рукой подвернувшийся альбом и карандаш и стала быстро, процарапывая бумагу, не отрываясь, писать. Невесть сколько времени промелькнуло, пока стихи непроизвольно изливались на бумагу. Закончив писать, не перечитывая стихотворение, Валерия выбежала на лестничную площадку, громко постучала к Иосифу и протянула листок в приоткрывшуюся дверь, где в сумраке маячила полуголая фигура перепуганного Иосифа. Листок немедленно перекочевал в его дрожащую руку.
   - Вот так и пишите, - выпалила Валерия. - Всё! - и громко захлопнула дверь.

ПЕРВЫЙ СНЕГ
 

   Больше они не встречались. Прошло больше года. На её расспросы соседи отвечали, что его давно увезла "скорая" в "психушку", квартиру опечатали и в ней никто с тех пор не живёт!
   То ли в назидание, то ли в отместку, теперь из Валерии стали настойчиво изливаться СТИХИ,
в самое неподходящее время, и в самом неподходящем месте, которые будто кто-то диктовал ей,
и требовал тотчас записать, дабы они не исчезли бесследно. С тех пор Лика постоянно носит с собой карандаш и бумагу. Такая вот странная история…
 

*  *  *

На следующий рассказ: "Спасение Стрингера" >>>