•  Рассказы  •

Селяви
 

Глава первая
ЦВЕТЫ ЖИЗНИ

   С максимализмом молодости Тамара - студентка Педагогического Института, в 20 лет, живя на всём готовом в прекрасных условиях в центре города в семье отца, решила, что жизнь - это сплошной праздник и всё сбывается, как в волшебной сказке, лишь только стоит очень захотеть.
   - Буду знаменитой манекенщицей, - решила она, и, сжигая за собой мосты, бросила учёбу, выписалась и покатила за славой и красивой жизнью к подруге в Ленинград. Личные деньги быстро кончились. Отец - директор солидного предприятия - помогать дочери не собирался, а мачеха не скрывала радости, став единственной хозяйкой четырёхкомнатной роскошной квартиры. Жизнь Тамары с тех пор вовсе не была усыпана розами...
   После бесконечных унизительных мытарств без жилья, денег и прописки, Тамара оказалась перед фактом, что жизнь в чужом городе вовсе не сказка. Устроиться удалось с временной пропиской и общежитием лишь на Трёхгорке, где в действительности работала, соблазнившая её к переезду, подруга-"манекенщица". Поначалу Тамара надеялась, что постепенно всё устроится. Но время шло и никакого просвета не появлялось. В конце-концов, она не выдержала грохота машин и непривычной тяжёлой работы, скудной прозы жизни в общежитии, и через год, бросив всё, вернулась в родной город. За это время семья отца пополнилась новорожденным сыном. Отец отказал Тамаре в прописке, жилье, материальной, и любой другой поддержке.
   - Всё, девочка! Баста! Ты давно совершеннолетняя. Устраивайся, как знаешь. Ты и так просидела у меня на шее целых три года. Жила, как принцесса, на всём готовом, ничего не делая для дома и окружающих! С меня достаточно. Я умываю руки. Аминь! Обратись к матери. Она умная и образованная.
   Тамаре решительно негде было жить и даже устроиться на временный ночлег, никого из подруг и знакомых вовсе не трогали её проблемы. Восстановиться в институте оказалось невозможно. Без прописки в родном городе она смогла устроиться на работу с жильём лишь по лимиту на завод.
   Дело в том, что пожив в отцовской роскоши, условия жизни матери она презирала, и относилась к ней снисходительно-высокомерно, зачастую забывала зайти, лишний раз позвонить, поздравить с праздниками. До окончания школы Тамара жила весьма скромно с мамой, затем, по суду - отец забрал её к себе, как "проживающую в худших условиях", в действительности ради получения с молодой женой квартиры большей площади. Мать после развода осталась жить в Рабочем городке, в доме барачного типа, без удобств, но с телефоном, и с небольшим двором, с фруктовым садиком, виноградником и цветами, выращенными ею, упорным трудом за несколько лет на глинистой почве. О возвращении дочери она не знала. Тамара писала ей крайне редко. Несколько месяцев назад мать заперла дом, попросив соседей присматривать за ним, и уехала по направлению "на повышение квалификации" в Москву…
   Наступила зима. Тамара написала ей отчаянное письмо:
  "Дорогая мамуля-красатуля, самая лучшая на свете! Я в тяжёлом безвыходном положении. Фактически осталась на улице. Пришлось устроиться по лимиту с временной пропиской на завод. У нас в общежитии холодно, нет горячей воды, из окон дует. Я постоянно простужена. Нет никакой личной жизни, нет будущего. Лишь ненавистная работа от звонка до звонка, да общежитие с малограмотными девчонками из провинции, которых кроме танцев и пошлых индийских фильмов, ничто не интересует. Я просто схожу с ума от такой жизни и одиночества!! Это всё надолго! Постоянную прописку и жильё я получу, если выдержу и проработаю здесь 10 лет! Тогда я буду уже никому ненужной старухой! Лучше повеситься, чем так жить. Прости, что не ценила жизнь с тобой, что была невнимательна и равнодушна, осуждала за бедность. Бог меня наказал, видимо, за это! Прощай!"
   Не думая ни минуты о последствиях для себя, мать, Лола Алимовна, тут же прилетела домой, прописала за три дня к себе дочь, отдала ключи от квартиры, оставила на первое время денег, с непременным условием:
   - На 3 года ты остаёшься здесь полной хозяйкой. Живи достойно, учись, получи профессию, выйди замуж, заведи своё собственное жилье, пока я вернусь. Надеюсь понятно, что в одной комнате мы все жить не сможем. Теперь всё в твоих руках - есть жильё, прописка, независимость и будущее. Решай сама свою жизнь. Я дарю тебе такую возможность. Цени это, после того, как убедилась, что жизнь - не бесконечный праздник, всего нужно в поте лица годами добиваться самой. Жизнь сурова и жестока! При равных данных - успеха добивается тот, кто в него верит и не опускает руки!
   Лола Алимовна спешно позвонила в Москву и предупредила, что возвратится с опозданием, так как билеты на самолёт распроданы на месяц вперёд и остался единственный выход - достать билет на завтра и добираться трое суток скорым поездом. В голове назойливо повторялось, как эхо: "Цветы жизни. Цветы жизни. Цветы… Цветы…"
   - Ах, да! - вспомнила наконец Лола Алимовна простые, как хлеб, слова покойной матери, ушедшей в другой мир в 43 года:
   - Дети - ЦВЕТЫ ЖИЗНИ!
   - Да, да! Конечно, - отвечала ей подруга-философ, - цветёт и крапива. Увидим. Заранее не обольщайся.
   Слова её оказались пророческими.

Глава вторая
"ПЯТЫЙ СКОРЫЙ"

   Лола Алимовна очень спешила. Нужно было, во что бы то ни стало, раздобыть на завтра билет в Москву и возвращаться непременно скорым поездом. На пассажирский остались сидячие места в общем вагоне, а добираться пришлось бы в переполненном вагоне ЧЕТВЕРО суток сидя! Лола Алимовна без иллюзий понимала, что билет на скорый на Москву в июле - утопия, но через час была у привокзальных касс. Движимая, отнюдь, не бодрым оптимизмом, а инфантильным упрямством, она маятником мозолила глаза всем кассирам сразу. В Ташкенте - как в Ташкенте: +45 в тени! Оплывали "бархатом" ресницы, и ручейки пота, которые из-под шапки волос сливались под плотной рубашкой и вельветовыми джинсами в жгущий рассол, закипали в синтетических носках и заполняли сабо на высоченных каблуках.
   Из касс, как из клетки попугая, раздаётся однотонно одно и то же:
   - Ни одного билета на завтра нет, и не будет! Не ждите!
   Лола Алимовна упрямо стоит у кассы до тех пор, пока не обнаруживается, что стоявший ранее за ней в очереди отрок, снисходительно улыбаясь, отходит от кассы, вызывающе зажимая в руке "несуществующий билет". С жалобным стоном Лола Алимовна перемещается к следующей кассе, где в течение часа непрерывно вопрошает:
   - Билет не появился? - Кассир почему-то начинает биться в истерике:
   - Нет, нет, нет, и не будет! Вы понимаете русский язык, гражданка?
   Но она продолжает стоять. Пышноволосая дама в атласном платье вплывает в кассу, высыпает горсть таинственных слов в ухо кассира, и так же грациозно выплывает, но уже с ЧЕТЫРЬМЯ билетами на тот же "невозможный скорый". Лола Алимовна сурово передвигается к соседней кассе.
   - Понятно, - ожесточалась она и, как заядлые Московские театралы, выходит на улицу "за лишним билетом", идёт навстречу проходящим, пронзая жгучим взглядом каждого встречного, и сурово опрашивает:
   - Билет на Москву не сдаёте? - Это длится, кажется, бесконечно!
   Сколько на солнце? +100? + 200? Каблуки до половины погружаются в раскалённый асфальт, потная одежда прилипает к телу. На горизонте появляется маленькая сухонькая старушка, семенящая навстречу, в длинных по щиколотку национальных штанах, и в калошах на босу ногу. На тело, похожее на высохший саксаул, надет длинный шерстяной жакет, голова закутана пуховым платком. Расстояние между нами стремительно уменьшается - ещё 50, 30, 10 шагов. Лола Алимовна стремится, не приостанавливаясь, прямо на неё. Старушка в ужасе смотрит, как загипнотизированная, не отрываясь, в её глаза, продолжая семенить навстречу, не сворачивая, не снижая скорости, и задыхаясь, начинает лепетать: "Доченька, доченька, помоги! Где здесь сдают билеты в Москву? Сын заболел, его утром увезла скорая. Он велел мне срочно сдать билет в кассу". Лола Алимовна резко поворачивается на 180 градусов, как в кубинском танце, молча берёт её за запястье, ведёт, не меняя темпа, и стараясь идти с ней в ногу. Боясь перевести дыхание, чтобы чудо не испарилось, Лола Алимовна взлетает по лестнице, крепко держа старушку под локоть, победоносно врезается в бурный круговорот у кассы возврата и через 10 минут держит в руке - розовый, да, да, именно розовый, билет на Фирменный "Пятый скорый-экспресс Узбекистан" до Москвы на завтра!
   В искусственном сумраке квартиры хрипло задыхается вентилятор. С беззастенчивым высокомерием юности, выставляя на показ упругие формы, плавятся под телевизором Тамара и некая девица, в чём-то, не более фигового листка, на тесёмочках. Предвкушая, смакуя, Лола Алимовна равнодушно роняет:
   - Завтра рано утром выезжаю на "Пятом скором" в Москву. Вот билет.
   - Да ты что, мам? Этого просто не может быть! Ты, конечно, шутишь?
   - Отнюдь!
   Конечно, как в таких случаях положено по закону подлости, будильник не звонит, приёмник не работает, заказ на такси не принимают! Приходится бодрствовать всю ночь напролёт, чтобы не проспать поезд. До вокзала - трамваем либо троллейбусом 30 минут. Лола Алимовна на всякий случай выходит за два часа. Час ждёт напрасно троллейбус, затем садится на случайный автобус, в который девчонки второпях еле успевают затолкать все чемоданы, и дверь захлопывается.
   - Дай телеграмму, мама, когда доедешь, - надрывается вслед Тамара.
   Затем Лола Алимовна дважды пересаживается на попутные троллейбусы, надрываясь, перетаскивая чемоданы с книгами, теряет самый большой, что обнаруживается лишь на вокзале. До окончания посадки 15 минут! Теряя голову от спешки, она оставляет все вещи случайным людям и вместе с сердобольным мужчиной, задыхаясь и падая, бежит на кольцо троллейбуса искать забытый чемодан и обнаруживает его одиноко стоящим на дороге у остановки, где его оставил водитель. Прохожие, бегущие в сторону перрона, равнодушно обтекают его с двух сторон. Обливаясь потом и задыхаясь в спринтерском рывке, она бежит вслед за чемоданом, с которым на плече мчится к поезду добровольный помощник. Тут у Лолы Алимовны начинается нормальная женская истерика:
   - Ах! Поезд, конечно, ушёл! Вещи, конечно, пропали!
   Однако вскоре убеждается, что ничто не пропало, поезд не ушёл, а чемоданы спокойно ждут её на перроне. Вдвоём они подхватывают остальные вещи, и добегают до нужного вагона. Помощник тут же молча исчезает. Он тоже торопится. "Не успела даже поблагодарить. Нехорошо! Стыдно!" – укоряет себя Лола Алимовна, и обнаруживает, что прямо перед ней стоит замызганный, неухоженный, как одинокий старый холостяк, долгожданный "Пятый скорый". Она из последних сил подтаскивает к вагону чемоданы, под возмущённый непрерывный вопль проводницы:
   - Гражданка! Ваш билет? Дайте раньше билет...билет... биии-лееет, - разносится эхом по перрону. Проводница, безликое существо средней упитанности, безуспешно пытается перекрыть собой вход.
   - Ни одного свободного места нет, - надрывается она, отбиваясь от транзитников и безбилетных.
   Помня, что у неё есть личный розовый билет именно в этот вагон, Лола Алимовна, не обращая на её протесты ни малейшего внимания, заталкивает в вагон все чемоданы, потом нервно ищет билет, но он упорно не обнаруживается! Она судорожно выворачивает все карманы и содержимое сумочки и безнадёжно восклицает:
   - Конечно, оставила в спешке дома! Кошмар какой-то, а не поездка…
   - Нужно срочно звонить домой, чтобы выслали билет телеграфом! - кто-то сердобольный советует ей.
   - Я выброшу все ваши вещи из вагона! Ехайте на чём хотите, - надрывается проводница. Лола Алимовна напрасно мечется по перрону в поиске телефона. Телефонных автоматов нет и в помине. В отчаяньи она забегает в милицию и со слезами на глазах умоляет разрешить позвонить.
   - Звони, чёрт с тобой, хоть нельзя! - махает рукой сонный милиционер. Услышав в трубке дрожащий голос матери, перепуганная Тамара кричит:
   - Что случилось? Нет билета? Сейчас поищу. - Затем, - Но его НЕТ дома! Это точно! Мама, беги к вагону за вещами. Я сейчас на такси приеду! Купим бронированный. Их перед отъездом поезда распродают!
   Лола Алимовна молчит. Наступил некий предел сил. Всё стало безразлично.
   - Чёрт с ними, с билетом и вещами! Пусть всё горит синим пламенем!.. По её лицу медленно катятся крупные слёзы. Она достаёт из брюк скомканный платок, подносит к лицу, и потрясённая, едва веря глазам, восклицает
   - Это же билет! Знакомый розовый!
   В вагон она запрыгнула на ходу и кричала неизвестно кому:
   - Умоляю! Позвоните срочно: 48-42-35, что билет нашла и уехала!
   - Позвоню, позвоню, позвоню, - несётся вслед.
   Поезд медленно набирает ход. Проводница берёт билет и равнодушно сторонится, пропуская в вагон Лолу Алимовну, которую бьёт озноб. Нервно вздрагивая, она плетётся по полупустому вагону, и садится на свою полку. Соседние места пусты. Долго и безучастно она смотрит в окно, на нервно убегающий город, затем на бесконечные, однообразные пески.
   - Зато ехать предстоит ТРОЕ суток, вместо ЧЕТЫРЁХ! - утешает себя Лола Алимовна.
   В вагон больше никто не сядет, лишь на каждой станции толпами будут молча входить, и выходить, как в автобус, местные жители с детьми и мешками товаров на продажу.

Глава третья
ЯБЛОЧКО

   Прошло два года. Лола Алимовна вылетела с оказией домой, чтобы повидаться с дочерью, поменять истекающий паспорт, побродить по родным местам, повидаться с родными. По редким письмам дочери трудно было понять, как сложилась её жизнь. Это были поздравления к праздникам и датам, дифирамбы матери, которую она называла не иначе, как "мамуля-красатуля".
   На её звонок о приезде Тамара сухо ответила, что оставит ключи рядом, в газбудке, так как занята оформлением "горящей путёвки на море", поэтому встретить её не сможет и вернётся домой поздно. Дядя Иосиф - необъятных габаритов, еле помещавшийся в газбудке, передал ей через головы жаждущих ключи. Лола Алимовна с трудом открыла незнакомую неподъёмную поржавевшую дверь и не узнала свой двор. Вместо ухоженного, взлелеянного сада, она увидела полное запустение, как после стихийного бедствия, после которого лет сто здесь никто не жил.
   Двор зарос сорной травой в человеческий рост. Рухнувший виноградник, у которого сгнили стойки, разползся по траве, двор покрылся несколькими слоями урюка, который падал и гнил, вместе с перезрелыми яблоками. Везде громоздились горы мусора и несметное количество бутылок от шампанского и водки. Верхние ряды кирпичного забора, отделявшего двор от улицы, осыпались и он стал заметно ниже. Из проезжающих троллейбусов пассажиры с любопытством рассматривали двор.
   Оказались спиленными вишня и чернослив. От сломанного водопровода, залитая постоянно, земля набухла, почернела и хлюпала под толщей гниющих листьев и фруктов. Черепичная крыша над кладовкой и туалетом зияла проломами. Потрясённая, Лола Алимовна с трудом пробиралась по двору, не веря своим глазам. Было непонятно, как за два года выращенный на пустой глинистой почве, ухоженный взлелеянный за 10 лет сад, утопающий в цветах, винограднике, и фруктовых деревьях можно довести до такого состояния? Как? Почему? За что?
   Не в силах пережить увиденное, Лола Алимовна, не заходя в дом, поехала в милицию оформлять новый паспорт и по другим срочным делам. В милиции её ожидало ещё одно потрясение: оказывается, она в своей квартире давно не живет, так как дочь ещё в прошлом году выписала мать - "по её просьбе, в связи с переездом на постоянное жительство в Москву", и перевела на себя лицевой счет. Теперь, чтобы получить паспорт, необходимо было письменное согласие дочери на прописку "на ее жилой площади"!
   Лола Алимовна вернулась поздно. В окне квартиры горел слабый свет. На всякий случай не запирая калитку, она тихо вошла в дом. На тахте раскинулись голая пара, состоящая из Тамары и плотного усатого мужчины. Тамара открыла глаза и с раздражением прошипела:
   - Ты разве не уехала? Мне дядя Иосиф сказал, что ты с ним попрощалась. Извини, но мне некуда тебя положить. Переночуй на вокзале.
   - Ничего страшного. Это не проблема. Как-нибудь перебьюсь одну ночь. Тебе необходимо лишь подписать бумаги о прописке. У меня истёк паспорт. Без этого новый не дают, и не продадут билет на самолёт. Интересно, почему и как ты ухитрилась выписать меня? Это, видимо, такая шутка? Может быть, у меня приключился преждевременно старческий склероз? Что-то я не помню, чтобы просила о переводе тебя в качество ответственного съёмщика моего жилья? - нервно развеселилась Лола Алимовна. - А этот не слишком одетый гражданин, надо полагать, теперь наш родственник?
   - Да. Это мой муж. Играет в ресторане в оркестре и здесь законно прописан.
   Тамара кое-как накинула на себя халатик, набросила на самозабвенно храпящего усатого господина простыню, накрыв его с головы до ног, закурила и с неприязнью процедила:
   - Насчёт прописки нужно посоветоваться с отцом.
   Тамара набрала номер, и, не вынимая изо рта сигареты, плаксиво пожаловалась трубке:
   - Отец, тут приехала мать из Москвы, шантажирует меня и требует прописать. Да! Да! Она всё равно уедет в Москву! Пусть устраиваться там! Ей здесь нет места!
   Лола Алимовна, не дослушав последних слов, тихо положила у телефона ключи и закрыла за собой дверь. Потом спокойно, не торопясь, как бы запоминая на прощанье, прошла по знакомой улице. Продремав ночь на вокзале, Лола Алимовна с утра сфотографировалась, предъявила в милиции журналистский билет с крупной надписью "ПРЕССА", командировочное удостоверение, и без особого труда получила новый паспорт с прежней пропиской, объяснив по-узбекски, с печальной улыбкой, что дочь срочно уехала по горящей путёвке в Крым. Начальник паспортного стола проводил её до двери, прижимая к груди ладонь, почтительно пожелал, как положено, "белого пути", а помощнику объяснил: "Это большой человек! Московская пресса!"
   После долгих мытарств Лола Алимовна прописалась в Москве в старой коммуналке к одинокой больной сотруднице "за помощь и уход", затем перебралась в освободившуюся соседнюю комнату. Тамара, кое-как закончив институт, срочно развелась, продала мамину квартиру и укатила к отцу, на его родину в Вильнюс, где получила гражданство - как дочь, и квартиру в новом доме - как "молодой литовский специалист". Вскоре сбылась её заветная мечта - Тамара вышла замуж за иностранца, переехала к нему в Гамбург, не работает вовсе, не заводит детей, имеет прислугу и зовётся фрау Нольте. Свою квартиру в Вильнюсе она сдаёт за изрядную плату бизнесмену.
   Маму, как и прежде, Тамара обожает и ею гордится, не забывает поздравить красочной открыткой с днём рождения, и с Новым годом, а летом шлёт пачками фотографии из очередной поездки на элитные курорты с мужем в его очередной отпуск:  на Канары, в Испанию, во Францию, в Лондон и даже в Вильнюс к отцу. Маму к себе не приглашает, сама проведать не спешит, потому как "нет лишних средств". Мама всё принимает философски, как имеющее быть. Не осуждает. Не убивается. Вспоминает отца Тамары, который поступал с близкими так же:
   - Не повезло ребёнку, видно, унаследовала отцовские гены! Яблочко - от яблони, как говорится...
   СЕЛЯВИ!
 

*  *  *

На следующий рассказ: "Самая Белая Вечность" >>>